Голосование за ходы

Он не помнил конца прошлой ночи, но, встав удивительно рано и с на редкость лёгкой головой, пусть и с полным кислоты и горечи ртом, младший Авидий спешно засобирался – куда? Мысли путались, ускользая, но маша хвостами, как пушные звери Фадро, он забыл про букет, который испепелял взглядом и думал выбросить, забыл, о чём хотел спросить мать перед тем, как искать отца, забыл, что отец, быть может, даже не соизволил вернуться. Какой там, когда крутишь интриги и интрижки со вдовой своего мёртвого конкурента.
Почему он был неспособен на скорбь и не способен сегодня на (к слову, заслуженный) гнев? Наверное, перебрал вина. Вино всё глушит. Наконец, смирившись с этой апатией, которую перекрывало пока ещё не распознанная, не распробованная жажда, Эридан вспомнил и проснулся:
– Где он? – спросил он, не уточняя, завтракая в одиночестве во дворе, но всё равно под очами сложившей руки в замок перед собой матери.
– Твоего брата отнесли в храм. Было поздно, его предадут огню на закате.
– Я не о нём. Где отец? Его не было ночью дома.
Она набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула, выпрямляясь и облокачиваясь на платан, складывая руки.
– Сейчас не время ссориться.
– Сейчас не время делать вид, что в семье не отсутствует её глава, когда наследник погибает от какой-то кары небесной! Твой сын! Мой брат!
– И я ничего не могу с этим поделать, Эридан! – впервые не только за день, но и за месяцы, что предшествовали походу, статуя с лицом его матери стала человечной, и тотчас же испугалась эха собственного крика, встревожившего птиц, взяла себя в руки. – Я стараюсь сохранить эту семью. Я забочусь о Таците, люблю её как дочь, и её детей, как вас любила. Но пойми...
– Понимаю! А ещё терпеть не могу, и смириться тоже, с вашим молчанием. Этим вы позволяете ему творить всё, что он хочет, разрушать всё, что... – что? А было ли счастье? Или сплошной благочестивый вид, амбиции, холодный и полный только терпения союз, который мать и отец давно переросли, но не могли расторгнуть?
Эридан встал, окончательно потеряв всякое желание есть свежий сыр и лепёшки, и прошёл мимо неё, одёргивая домашнюю тунику.
– Куда ты?
– Прогуляюсь.
– Ты хотел ехать в город, – заметив, что он направляется вовсе не в конюшни и не в сторону врат, напомнила мать.
– Вечера ждёт.
На самом деле, всё ещё хотел, но, выехав сейчас, Эридан чувствовал, что натворит чего-то, о чём пожалеет. Но в этом доме без Марка, как он понял внезапно и с горечью, его ничего не держало. Не хотелось видеть покладистых как скот женщин, заискивающих или попросту отсутствующих мыслями в собственной бессмысленной жизни и пребывающими где-то в следующей, куда они отпускают вместе с умирающим солнцем мёртвых, рабов. За виллами и садами были холмы ещё круче, каменистые и разнотравые, заросшие рододендронами и сиренью, где братья в детстве объезжали лошадей.
Наследник.
Мысль холодила кожу больше, чем ветер. Конечно, Марк был слишком несерьёзен и беспечен по мнению отца, но Эридан никогда не хотел – и был рад быть освобождённым от обязанности – в больших делах главы фамилии мараться. Ему не было интересно выбирать себе невесту из ещё невостребованных дочерей других родов, может, из рода повлиятельнее и побогаче, особенно теперь, когда он прославился и чуть ли не затмил старшего, скверное дело, особенно в иерархии одного легиона. Ему не хотелось дальше карабкаться по этой змеиной горе. Эридан был просто хорош в том, что он выбрал своим делом, и с солдатнёй, в новых крепостях, вдали от дома и политики Аверии, ему нравилось. Истаяла вся его вчерашняя тоска. Осталось страстное желание броситься во что-то с головой, забыться. А потом, с новыми силами, гнать, рвать, бунтовать. Рушить и делать заново.
Он замер на той мысли, а новая так и не пришла, потому что он оказался лицом к лицу с красивейшей женщиной из тех, что встречал, и онемел от этого на долгие мгновения. Мысли ещё не собрались, а Эридан услышал свой голос, спросивший низко, почти шёпотом:
– Кто ты?

Змеи, бывшие, как мы уже знаем, в трёх корпусах на юг от корабля с Лаэртом и делившие добычу, стали плескаться ближе. Они были прямо между Крэгом Хэком и Лаэртом, застрявших на скалах на примерно таком же, если не меньшем, расстоянии, и с него уже было виднее под зеленоватой мутью воды, насколько чудовища были огромны. Меньшие, перестав змеиться, наверное, своей длинной протянулись бы по палубе от носа до кормы. Башка же большего запросто заняла бы половину вытянутой лодчонки, которая одна была у них, чтобы спастись. И сейчас змеи ныряли в опасной близости от начавшего отвлекать их варвара, но... но...
На то они были и гигантские змеи, чтобы воспринимать всё не так, как люди. Они не попробовали в воде пока ничьей крови из выживших, чтобы о них узнать, гул голосов над водой под водой приглушался, а что ж о зрении говорить? В пасмурную погоду, в тенях скал и кораблей, меж дрейфующих обломков Крэг Хэк едва ли выделялся на фоне остального мира, по крайней мере, когда они поднимались к поверхности чуть ближе, где возможно ещё им было видеть то, что он тёплый. А камни и секира, что били по поверхности воды, не шли ни в какое сравнение с той кучей пузырей, которые поднимали кишащие гады с мачту каждый. Наконец, гребень красного отплыл чуть подальше и нырнул, влезая в драку под водой, и путь для обтянутой кожей лодки на время открылся, пока они обогнули скалу и нашли что-то там. Это был шанс.

Тем временем на берегу Син заманил жестами за собой Ниназу, оттащив груз понемногу за скалу, под такими же нанизанными кораблями и зарытыми штормами в песок и просоленными сверху, как пустые панцири гигантских черепах и моллюсков, и испрользовал один, с пробоиной в днище, но в остальном абсолютно отгороженный от берега, как укрытие, высовываясь и оглядываясь оттуда уже украдкой. Досадовал Син, что треснул, и, похоже, потерял свою силу камушек, который он добыл пару лет назад и с помощью которого мог заметить колдовские туманы Змееязыких. Совсем не видел Син, что небольшая аспидно-чёрная змея скользила меж лиан ближайшей скалы и смотрела на жрицу очень даже осмысленно.

Син возился с тем, что спешно накидывал (клал на воду поверх, скорее) на плавающий парус некоторые сброшенные грузы, и, заметив, как девушка тянется за одним уже плававшим ящиком и подтягивает его, поднырнул. Закрепил не поддающуюся толстую ткань вместо узла он, обернув её снизу и сверху куда меньшей, чем все мешки, сетью. С этим всем, держа не захваченный под сцепленные грузы и плетение край паруса, он подплыл к борту лодки и привлёк внимание приглашённой туда женщины, протягивая ей его и кивая. Балансировать на воде, пусть и спокойной, и удерживать пытающийся затонуть всё же под своим весом груз ему было сложно.
Он продолжал держаться за борт, за верёвку, которая была пропущена через пару отверстий, так, что лодку можно было в одиночку тащить волоком или вязать, и обернулся в сторону всё ещё не спустившегося человека. Разговор о плане действий проходил мимо него, и Син всё ждал, когда тот спрыгнет и решит плыть, держась, а потом обратился к женщине:
— Не плыть? — кивая головой с влажными спутанными волосами назад, спросил он. — Мы плыть?
Не то чтобы он рвался так отягощаться, когда пир змей был только меньшей из проблем плавающего в лёгкой лодке охотника. Он ещё не знал, как сказать, и ему пока не хватало дыхания и рук, чтобы как-то им объяснить, что в этих водах они будут не одни.
Змей в их сторону плыло три. У одной, длиннее и крупнее, из воды то и дело мелькал, переливаясь, красный с чёрными полосами и острыми шипами гребень, другие же просто лоснились как полированный гематит. Не чуя пока и не видя ещё теплокровной добычи, они ныряли и выныривали, играючи вылавливая мертвецов. Красный змей вырвался раз, с корпусах двух или трёх от их корабля с Лаэртом, давая разглядеть себя в фонтане брызг. Голова поднялась высоко, этак расцвеченный природой в цвета опасности хищник мог бы жахнуть башкой по днищу держащейся на добром лишь слове посудины.
Меж тем берег, на деле, оказывался и ближе, и дальше одновременно. За следующими скалами вёсла цеплялись о землю под водой, но дальше необъятность моря сужалась, и вот за следующей скалой дикарь, опять позвав и беспомощно попытавшись показать в сторону, в пару гребков туда же встал в воде по грудь, и подволок так, что мешки и сундук показались над водой уже наполовину, груз. Таща его чуть дальше, он начал оглядываться не столько в сторону корабля, сколько на изгибающийся к югу дугой берег. Он продолжался такой же широкой полосой мелководья с редкими без скал деревьями по берегам переходящих в затопленные болота затонов, где обычно останавливалась, затапливая всё на две трети, приливная волна. Это было место уязвимое, и Син специально кивнул в сторону ближайшей раздвоенной скалы с огромной тенью от давно заросшей большой лодки, чтобы отойти и тащить всё туда.

Лазурь, золото лились с чистых небес, и тёплый бриз подхватывал и нёс в лицо и на головы входящему колонной в столицу бравому Третьему легиону лепестки цветов и ленты.
Закрыв глаза и лицо подставив солнцу, Эридан чувствовал непривычный ход чужого белого коня под ним. Впивались неудобно не обтёртые ещё края парадного нагрудника в тело, хрустящие в руках от крепкости, не обтрёпанные поводья скользили, тонкая подошва сандалий давала ногам прощупать каждую лозу в ковке вычурных стремян.
Всё это было – нет, стало – так непривычно. Левая рука всё бездумно тянулась потрогать и поскрести лёгкую шероховатость впервые за долгие месяцы гладко выбритой щеки. Но он искренне наслаждался моментом.
Тем временем Марк, его старший брат, ехавший не по чину, но по одному желанию своему рядом, болтал со всадниками позади, хохотал, махал руками плебсу, стоящему стеной в три ряда вдоль главной дороги от Северных врат, и швырял из корзины притороченной к его коню, монеты и камни с кусочками самородного золота. Полный ликования ор толпы обращался в восторженный и алчный визг, а Марку нравилось.
– Ты занимаешься глупостью, – покрепче закрыв только что приоткрытый и оскорблённый зрелищем глаз, сказал Эридан. Он брату был не судья, они провели, несмотря на злые языки сената, беспокоящиеся об усилении влияния Авидиев на армию Республики, безупречную кампанию. Быть может, уже в следующий раз на Фадро, где теперь строится аверский порт в естественной гавани, они отправятся не в месячный марш по суше, растягиваясь с обозами, пехотой и конницей, а на галлерах. Или они атакуют сразу мавров, закрепившихся на юго-западе страны древесных дикарей и их странных пактов с лесными владывами, коим свидетельства в Аверии за века не видел и не слышал.
– А, Эри, не все действия из чистой логики приносят радость и не все, приносящие радость – хороши для тебя назавтра.
– Это ты любитель вина, – они завернули, Марк просто скинул корзину в сторону от дороги, и под крики, гомон и неровный марш легиона по мощёной дороге, забыл о ней тотчас. Но Эридан не забыл, и спросил:
– Зачем метать незаслуженное богатство в плебс?
– А зачем оно мне? Мне не нужно, а они отпразднуют за нас и зажгут благовония в доме.
– Они там сейчас насмерть передерутся.
– Не насмерть. Гляди.

Спор прекратился, и больше на него не было времени. Военного трибуна (ставшего в походе, к слову, в третий раз отцом и заявившего Эри, что более он из родовой виллы никуда уезжать не намерен) чествовали особенно сильно друзья их отца, Эридану же досталось несколько слов в ряду других видных офицеров легиона, и все успели изрядно изголодаться. Волна блестящих шлемов и свежих плащей прошла кругом по трём внешним, крупным торговым площадям города, приняла цветы от горожан, и начала расходиться. Расквартированные и с семьями в городе солдаты – кто куда, отправляющиеся в провинции на долгий отдых – со своими командирами – в лагерь за городом, чтобы отбыть по назначению завтра. Вряд ли многих из них Третий легион увидит, когда его мобилизуют через несколько месяцев вновь. Эридан молча наблюдал за человеческим морем со спины нетепреливо перетаптывающегося под ним казённого коня. Была бы это его послушная чалая Фуга...

После бури, когда волна схлынет назад в открытое море, за скалы с последней линией мангровых кущ, корабли остаются торчать высоко над уровнем воды на бритвенно-острых каменных шипах, что рыба на остроге. И наступает самое безопасное время, когда их можно обыскать. По крайней мере, для него.
Молодой охотник на узкой утлой лодчонке, обтянутой шкурами, бесшумно рассекал меж "Зубов" в поисках того, что вынесло в этот раз море. Небо над Кладбищем Кораблей оставалось тёмно-серым, где-то к северу рокотали не то вулканы, не то гроза. Он же сосредоточенно грёб единственным веслом попеременно справа и слева, держа на коленях наготове острогу и сеть.
После бури, когда с большой водой отступают морские твари, а болотные ещё не пришли искать корм, как гиены после львов, он мог позволить себе быстро поискать ценное первым и уплыть без боя. Племя Змееязыких считают это первое затишье священным, и сперва позволяют кормиться молодняку своих чудовищ, приходя уже после. Тогда на Кладбище Кораблей, если и другое племя осмелится рыскать, эти тёмные мутные воды окрашиваются снова кровью. Син видел это вблизи раз годы назад, и больше не хотел.
Нос лодки с упёрся в целый плавучий остров разбухших и заросших склизскими лианами обломков вокруг одного пучка "Зубов". Самый левый и короткий из них красовался со свежим кораблём, вздыбленным у носа кверху на роста три невысокого дикаря. Мародёр замер, изучая внимательно судно тёмно-красными нечеловеческими глазами из-под налобной повязки с большим кошачьим глазом в центре на лбу, и спрыгнул босыми ногами на дрейфующие обломки, хватая сеть и острогу, а заодно набрасывая не то сильно заплесневевшую верёвку, не то целую волокнистую и прочную лиану, крепя лодку к нему. Помимо банданы из светлой кожи какой-то рептилии, на нём была одна только набедренная повязка с юбкой из шкур и поясом с заткнутым за него сзади ножом поверх, но особой защиты ему и не требовалось. Он, кажется, был не совсем человек, хоть и телосложение, и даже тёмное лицо, выглядели вполне человеческими. Его тёмная кожа сначала казалась просто сероватой, но в отсвете серого рассвета поблескивали синеватые полосы и чешуйчатый узор. Он нашёл не сломанное весло, свисающее из уключины и выглядящее надёжно, и начал карабкаться наверх.